Неточные совпадения
— Разве вы
сто раз не провожали
людей на тот свет с величайшим равнодушием?
Все они были до того нелепы, так странны, так мало истекали из познанья
людей и света, что оставалось только пожимать плечами да говорить: «Господи боже! какое необъятное расстояние между знаньем света и уменьем пользоваться этим знаньем!» Почти все прожекты основывались на потребности вдруг достать откуда-нибудь
сто или двести тысяч.
Он
человек мне знакомый: еще с третьего года задолжал
сто червонных.
— И на что бы трогать? Пусть бы, собака, бранился! То уже такой народ, что не может не браниться! Ох, вей мир, какое счастие посылает бог
людям!
Сто червонцев за то только, что прогнал нас! А наш брат: ему и пейсики оборвут, и из морды сделают такое, что и глядеть не можно, а никто не даст
ста червонных. О, Боже мой! Боже милосердый!
Изо
ста кроликов никогда не составится лошадь, изо
ста подозрений никогда не составится доказательства, ведь вот как одна английская пословица говорит, да ведь это только благоразумие-с, а со страстями-то, со страстями попробуйте справиться, потому и следователь человек-с.
А то видишь урывками, да еще при
людях; во
сто глаз на тебя смотрят.
Илья. Ну, не вам будь сказано: гулял. Так гулял, так гулял! Я говорю: «Антон, наблюдай эту осторожность!» А он не понимает. Ах, беда, ах, беда! Теперь
сто рублей
человек стуит, вот какое дело у нас, такого барина ждем, а Антона набок свело. Какой прямой цыган был, а теперь кривой! (3апевает басом.) «Не искушай…»
Злодей-то, видно, силен; а у нас всего
сто тридцать
человек, не считая казаков, на которых плоха надежда, не в укор буди тебе сказано, Максимыч.
Рачитель (книжн., устар.) —
человек, заботящийся о чем-либо, ведающий чем-либо.] приказал отдать мальчику
сто рублей.
У него, у сорокачетырехлетнего
человека, агронома и хозяина, навертывались слезы, беспричинные слезы; это было во
сто раз хуже виолончели.
Самгин окончательно почувствовал себя участником важнейшего исторического события, — именно участником, а не свидетелем, — после сцены, внезапно разыгравшейся у входа в Дворянскую улицу. Откуда-то сбоку в основную массу толпы влилась небольшая группа,
человек сто молодежи, впереди шел остролицый
человек со светлой бородкой и скромно одетая женщина, похожая на учительницу;
человек с бородкой вдруг как-то непонятно разогнулся, вырос и взмахнул красным флагом на коротенькой палке.
Довели до того, что равноценной
человеку является грошовая бумажка, на которой напечатано, что она — рубль, а то и
сто рублей.
— Большевики — это
люди, которые желают бежать на
сто верст впереди истории, — так разумные
люди не побегут за ними. Что такое разумные? Это
люди, которые не хотят революции, они живут для себя, а никто не хочет революции для себя. Ну, а когда уже все-таки нужно сделать немножко революции, он даст немножко денег и говорит: «Пожалуйста, сделайте мне революцию… на сорок пять рублей!»
— Гроб поставили в сарай… Завтра его отнесут куда следует. Нашлись
люди.
Сто целковых. Н-да! Алина как будто приходит в себя. У нее — никогда никаких истерик! Макаров… — Он подскочил на кушетке, сел, изумленно поднял брови. — Дерется как! Замечательно дерется, черт возьми! Ну, и этот… Нет, — каков Игнат, а? — вскричал он, подбегая к столу. — Ты заметил, понял?
— Лес рубят. Так беззаботно рубят, что уж будто никаких
людей сто лет в краю этом не будет жить. Обижают землю, ваше благородье!
Людей — убивают, землю обижают. Как это понять надо?
«Короче, потому что быстро хожу», — сообразил он. Думалось о том, что в городе живет свыше миллиона
людей, из них — шестьсот тысяч мужчин, расположено несколько полков солдат, а рабочих, кажется, менее
ста тысяч, вооружено из них, говорят, не больше пятисот. И эти пять сотен держат весь город в страхе. Горестно думалось о том, что Клим Самгин,
человек, которому ничего не нужно, который никому не сделал зла, быстро идет по улице и знает, что его могут убить. В любую минуту. Безнаказанно…
За
сто лет вы, «аристократическая раса»,
люди компромисса,
люди непревзойденного лицемерия и равнодушия к судьбам Европы, вы, комически чванные
люди, сумели поработить столько народов, что, говорят, на каждого англичанина работает пятеро индусов, не считая других, порабощенных вами.
На радость
людям жил, жить бы ему
сто лет… — всхлипывал и приговаривал Захар, морщась.
— Ах, какой дом! Нынешнюю зиму по средам меньше пятидесяти
человек не бывало, а иногда набиралось до
ста…
Мать его и бабушка уже ускакали в это время за
сто верст вперед. Они слегка и прежде всего порешили вопрос о приданом, потом перешли к участи детей, где и как им жить; служить ли молодому
человеку и зимой жить в городе, а летом в деревне — так настаивала Татьяна Марковна и ни за что не соглашалась на предложение Марьи Егоровны — отпустить детей в Москву, в Петербург и даже за границу.
— Уж хороши здесь молодые
люди! Вон у Бочкова три сына: всё собирают мужчин к себе по вечерам, таких же, как сами, пьют да в карты играют. А наутро глаза у всех красные. У Чеченина сын приехал в отпуск и с самого начала объявил, что ему надо приданое во
сто тысяч, а сам хуже Мотьки: маленький, кривоногий и все курит! Нет, нет… Вот Николай Андреич — хорошенький, веселый и добрый, да…
Звуки хотя глухо, но всё доносились до него. Каждое утро и каждый вечер видел он в окно
человека, нагнувшегося над инструментом, и слышал повторение, по целым неделям, почти неисполнимых пассажей, по пятидесяти, по
сто раз. И месяцы проходили так.
«Чем доказать, что я — не вор? Разве это теперь возможно? Уехать в Америку? Ну что ж этим докажешь? Версилов первый поверит, что я украл! „Идея“? Какая „идея“? Что теперь „идея“? Через пятьдесят лет, через
сто лет я буду идти, и всегда найдется
человек, который скажет, указывая на меня: „Вот это — вор“. Он начал с того „свою идею“, что украл деньги с рулетки…»
Мне
сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?» Одним словом, не могу выразить моих впечатлений, потому что все это фантазия, наконец, поэзия, а стало быть, вздор; тем не менее мне часто задавался и задается один уж совершенно бессмысленный вопрос: «Вот они все кидаются и мечутся, а почем знать, может быть, все это чей-нибудь сон, и ни одного-то
человека здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступка действительного?
Предел памяти
человеку положен лишь во
сто лет.
Мы отлично уснули и отдохнули. Можно бы ехать и ночью, но не было готового хлеба, надо ждать до утра, иначе нам, в числе семи
человек, трудно будет продовольствоваться по станциям на берегах Маи. Теперь предстоит ехать шестьсот верст рекой, а потом опять
сто восемьдесят верст верхом по болотам. Есть и почтовые тарантасы, но все предпочитают ехать верхом по этой дороге, а потом до Якутска на колесах, всего тысячу верст. Всего!
Кроме торжественных обедов во дворце или у лорда-мэра и других, на
сто, двести и более
человек, то есть на весь мир, в обыкновенные дни подают на стол две-три перемены, куда входит почти все, что едят
люди повсюду.
Якутского племени, и вообще всех говорящих якутским языком, считается до двухсот тысяч обоего пола в области. Мужчин якутов
сто пять тысяч. Область разделена на округи, округи на улусы, улусы на наслеги, или нослеги, или, наконец… не знаю как.
Люди, не вникающие в филологические тонкости, попросту называют это здесь ночлегами.
Несколько
человек мужчин и женщин, большей частью с узелками, стояли тут на этом повороте к тюрьме, шагах в
ста от нее. Справа были невысокие деревянные строения, слева двухэтажный дом с какой-то вывеской. Само огромное каменное здание тюрьмы было впереди, и к нему не подпускали посетителей. Часовой солдат с ружьем ходил взад и вперед, строго окрикивая тех, которые хотели обойти его.
В то время как ее привели к дверям, с поезда железной дороги привели
человек сто арестантов.
Заплатин был рассудительный
человек и сразу сообразил, что дело не в репутации, а в том, что
сто восемьдесят рублей его жалованья сами по себе ничего не обещают в будущем, а плюс три тысячи представляют нечто очень существенное.
И во-первых,
люди специальные и компетентные утверждают, что старцы и старчество появились у нас, по нашим русским монастырям, весьма лишь недавно, даже нет и
ста лет, тогда как на всем православном Востоке, особенно на Синае и на Афоне, существуют далеко уже за тысячу лет.
— А зато я за вас думала! Думала и передумала! Я уже целый месяц слежу за вами с этою целью. Я
сто раз смотрела на вас, когда вы проходили, и повторяла себе: вот энергический
человек, которому надо на прииски. Я изучила даже походку вашу и решила: этот
человек найдет много приисков.
И так как
человек оставаться без чуда не в силах, то насоздаст себе новых чудес, уже собственных, и поклонится уже знахарскому чуду, бабьему колдовству, хотя бы он
сто раз был бунтовщиком, еретиком и безбожником.
Мои спутники рассмеялись, а он обиделся. Он понял, что мы смеемся над его оплошностью, и стал говорить о том, что «грязную воду» он очень берег. Одни слова, говорил он, выходят из уст
человека и распространяются вблизи по воздуху. Другие закупорены в бутылку. Они садятся на бумагу и уходят далеко. Первые пропадают скоро, вторые могут жить
сто годов и больше. Эту чудесную «грязную воду» он, Дерсу, не должен был носить вовсе, потому что не знал, как с нею надо обращаться.
— Немного? Он у одних хлыновских восемьдесят десятин нанимает, да у наших
сто двадцать; вот те и целых полтораста десятин. Да он не одной землей промышляет: и лошадьми промышляет, и скотом, и дегтем, и маслом, и пенькой, и чем-чем… Умен, больно умен, и богат же, бестия! Да вот чем плох — дерется. Зверь — не
человек; сказано: собака, пес, как есть пес.
Сказав это, он уверенно пошел вперед. Порой он останавливался и усиленно нюхал воздух. Та к прошли мы 50 шагов, потом
сто, двести, а обещанной юрты все еще не было видно. Усталые
люди начали смеяться над стариком. Дерсу обиделся.
Тут он привел несколько примеров человеческого долголетия, почерпнутых из английских журналов, замечая, что все
люди, жившие более
ста лет, не употребляли водки и вставали на заре зимой и летом.
Я считаю большим несчастием положение народа, которого молодое поколение не имеет юности; мы уже заметили, что одной молодости на это недостаточно. Самый уродливый период немецкого студентства во
сто раз лучше мещанского совершеннолетия молодежи во Франции и Англии; для меня американские пожилые
люди лет в пятнадцать от роду — просто противны.
— Э, козак! знаешь ли ты… я плохо стреляю: всего за
сто сажен пуля моя пронизывает сердце. Я и рублюсь незавидно: от
человека остаются куски мельче круп, из которых варят кашу.
Трофимов. Кто знает? И что значит — умрешь? Быть может, у
человека сто чувств и со смертью погибают только пять, известных нам, а остальные девяносто пять остаются живы.
Несмотря на то, что обоим супругам в общей сложности было не менее
ста лет, они поженились сравнительно недавно, так как пан Якуб долго не мог сколотить нужной для аренды суммы и потому мыкался в качестве «эконома» по чужим
людям, а пани Агнешка, в ожидании счастливой минуты, жила в качестве почетной «покоювки» у графини Потоцкой.
«Почивает он», — ответствовано умирающим агличанам; и ни един
человек в Бенгале не мнил, что для спасения жизни
ста пятидесяти несчастных должно отъяти сон мучителя на мгновение.
Тысячу против одного держать можно, что изо
ста дворянчиков, вступающих в службу, 98 становятся повесами, а два под старость или, правильнее сказать, два в дряхлые их, хотя нестарые лета становятся добрыми
людьми.
— Проповедник Бурдалу, так тот не пощадил бы
человека, а вы пощадили
человека и рассудили меня по-человечески! В наказание себе и чтобы показать, что я тронут, не хочу
ста пятидесяти рублей, дайте мне только двадцать пять рублей, и довольно! Вот всё, что мне надо, по крайней мере на две недели. Раньше двух недель за деньгами не приду. Хотел Агашку побаловать, да не стоит она того. О, милый князь, благослови вас господь!
— Матушка! Королевна! Всемогущая! — вопил Лебедев, ползая на коленках перед Настасьей Филипповной и простирая руки к камину. —
Сто тысяч!
Сто тысяч! Сам видел, при мне упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне в камин: весь влезу, всю голову свою седую в огонь вложу!.. Больная жена без ног, тринадцать
человек детей — всё сироты, отца схоронил на прошлой неделе, голодный сидит, Настасья Филипповна!! — и, провопив, он пополз было в камин.
Азарт носился в самом воздухе, и Мыльников заговаривал
людей во
сто раз умнее себя, как тот же Ермошка, выдавший швали тоже красный билет. Впрочем, Мыльников на другой же день поднял Ермошку на смех в его собственном заведении.
А между тем выходит такая штука:
сто пятьдесят дроворубов при двухстах лошадях останутся без дела, да около шестидесяти
человек поденщиц-дровосушек.
Вы вон Красина-то за
человека считаете, а Красин
сто раз хуже Арапова, хуже Зарницына, хуже всех.
— Чту
сто рублей! Не храбритесь, батюшка, и все возьмут. Я все опишу. Найдутся такие
люди, что опишут, какое вы золото.